Когда будут говорить „мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба, – апостол Павел (1 Фесс., 5, 3).
Терроризм – общественное явление, сложное и многоплановое – и в сознания, и в поведении человеческих существ.
Конечно, во многом порождаемое социокультурными и макроэкономическими факторами, но не в меньшей степени действиями институтов государства и господствующими в обществе установками или традициями, а кое в чем инстинктами, оставшимися нам в наследство от прежних эпох и относящимися к биопроисхождению вида homo sapiens.
Но, главное, что это продолжение и часть политики, основанной (в первую очередь, хотя бывает и опосредованно) на почти анонимном насилии в отношении широкого и определенного круга лиц, а иногда и тех, кто совсем «не при чем».
И дело тут еще в традициях и приоритете насилия как легитимного способа разрешения конфликтов и противоречий. В неосознании того, что репрессалии, гражданские конфликты или войны и самый «справедливый» терроризм как самостоятельные феномены или ответные реакции одного на другое не только негуманны, но и принципиально не способны обеспечить итоговый результат в форме чьего-либо выигрыша как в игре с ненулевой суммой. В историческом масштабе очевидно изживание этих «технологий», которые рано или поздно канут в лету как людоедство, инцест, работорговля и пиратство.
Террор – в первую очередь, средство, во многих случаях (а иногда и преимущественно) государственного насилия – избирательного, непропорционального и даже неправового и внеправового. Средство удержания власти, подавления мирного гражданского сопротивления, и, порознь или одновременно, антигосударственного насилия со стороны политических аутсайдеров, рвущихся к власти группировок.
Террористический акт – так или иначе классифицируемое тяжкое уголовное преступление, которое преследуется и наказывается в соответствии с законом. В данном контексте нас интересует он не сам по себе, а то, насколько правомерно выделять его из других криминальных правонарушений – по своим общественно значимым причинам и следствиям, а также по способности не только национального уголовного законодательства, но и международного права «оценивать» это преступление в ряду других наиболее опасных с точки зрения прямыз нарушений и/или ограничений фундаментальных прав человека.
Кто же во всем этом сложном конгломерате главные «действующие лица»? Помимо самих террористов, чаще всего не обозначающих себя таковыми, это – органы власти и социум как таковой.
Если говорить о первых, то следует отметить, что:
Во-первых, современные террористы действуют не импульсивно, а по заранее разработанному плану.
Во-вторых, они преследуют политические, а не одни лишь утилитарно-криминальные цели. В отличие от мафии обычно они стремятся изменить ход событий и даже существующий порядок вещей, а не только получить материальные или групповые блага или преимущества.
В-третьих, их целью часто являются гражданские лица и объекты, а не только государственные и силовые структуры.
В-четвертых, они действуют в составе интернациональных групп, в большинстве случаев не обращая внимания на государственные границы и не разбирая, кто в них «свои», а кто – «чужие»..
Итак, террористы обладают достаточно высокой мотивацией, чаще всего не имея иных инструментов для достижения своих целей, и, вряд ли, они и их пособники – сплошь неумные люди, оболваненные своими лидерами. Терроризм силен, потому что террористам, как правило, нечего терять.
В подавляющем большинстве случаев, они находятся под влиянием «принципов», освященных религиозными догмами или иными идеологемами, прославляющими героизм, мученичество и самопожертвование. И тут не столь важно, кому они противостоят – «афро-азиатской» деспотии; авторитарному государству, не избирательно и жестко воюющим с сепаратизмом и идейными «врагами режима»; демократии западного образца с «мягкой» силой и уважением к правам меньшинств вплоть до отдельной личности.
При этом нынешние террористы почти всегда избирают объектом нападения общество в целом, а не отдельных людей; пытаются управлять государственной политикой или общественным мнением. Их послание нам: Мы вас убиваем, но ничего личного не испытываем. Перед тем как убить, людей лишают их самости, что по общественному воздействию гораздо сильнее. Именно поэтому террористы нуждаются в широком распространении информации о совершаемых ими деяниях, их последствиях и своих требованиях.
Учитывая сказанное выше, посмотрим, что же преобладает повсеместно в общественном мнении и государственным структурах? Акцент на практические меры и убеждение в том, что теракты можно расследовать и предотвращать силами спецслужб и иных госорганов.
И переловив всех врагов и их пособников ликвидировать (или минимизировав до приемлемого уровня) терроризм как явление. Как бы забывая, что он во взаимосвязи с другими формами, прежде всего государственного, насилия требует противопоставления политики нового типа, основанной на разработке не-государственнических принципов и действенных механизмов разрешения явных или скрытых «внутренних» конфликтов немеждународного характера, а, в конечном итоге, – продвижения к новому и мировому правопорядку.
Такое обновление подхода связано с еще одной несложной истиной: суть противодействия терроризму – в сочетании и конфликте между насилием (а то и местью) во имя безопасности большинства людей, общества в целом и принципами верховенства Права, приоритета прав и свобод любого человека – без исключений.
Из-за нехватки времени и обширности затронутых и еще не упомянутых проблем тезисно остановлюсь на некоторых из более важных, в моем понимании.
ТЕЗИС ПЕРВЫЙ
Существует ли в России терроризм как явление? Не цепь террористических актов различного происхождения с их страшными последствиями, а феномен общественно-политического сознания и поведения.
Вопрос открытый. Отчасти и потому, что в анализе терроризма как явления отсутствуют правовой подход, политическая непредубежденность и интеллектуальный импульс. Сначала несколько общих замечаний.
В правовом поле существует, международное право, относительно которого есть глубочайшее заблуждение – в нем якобы надо рассматривать терроризм прежде всего как межгосударственную проблему. «Они», т.е. государства, мол, все решают в этом мире.
Мы слышим: определение дали, очередную конвенцию примем, нужно строго ее выполнять, механизмы ООН запускать, – и рано или поздно терроризм будет подавлен Это – глубочайшее заблуждение или самообман. Как уже было сказано, без принципиально иного, чем существующий, мирового правопорядка проблему кардинально не решить, даже если изменятся социально-экономические условия в ряде стран и целых регионов. Хотя ослабевать террористическая активность будет, возможно, и без столь резких перемен.
О политическом поле можно говорить долго, но сегодня для нас важен один момент. И демократия, и террор с антитеррором – это разные, но средства. Самое страшное, когда эти средства перемешиваются в одном «флаконе», да еще таким «умельцем» как современное государство.
В этом случае наряду с возрастающими рисками для безопасности граждан и управляемости государством увеличивается угроза фальсификации, а то и реального уничтожения именно демократической компоненты общественного устройства. Ее могут «съесть» метастазы государственного насилия, быстро распространяющиеся, как показывает опыт, из «горячих точек» планеты на более спокойные территории, в привычные ситуации.
И последнее в этом ряду. Вспомним: полвека назад, для таких людей, как Андрей Дмитриевич Сахаров, других ученых и мыслителей, появление атомной бомбы стало поворотным событием в истории человечества, на которое были брошены громадные интеллектуальные и организационные ресурсы. Не только на создание оружия нового поколения, но на осмысление ситуации, поиск правовых и политических решений для выживания человечества в изменившемся мире.
Когда теперь говорят, что «глобальный» или трансграничный/сетевой терроризм – новое орудие массового уничтожения, то важно еще и то, что с этим придется жить (не смиряться, но принимать как данность!), не представляя, как действовать, в целях минимизации последствий – как террора, так и контртеррора.
При том, что государство, не находясь формально в состоянии войны или чрезвычайного положения (максимум в режиме локальных контртеррористических операций), обязано гарантировать право на жизнь всем и каждому, приоритеты внутренней политики даже признанных демократическими государств стали смещаться от «свободы личности» к «обеспечению безопасности нации».
Можно ли тут ограничиться совершенствования международного и внутреннего права, призванных ввести четкие дефиниции и разработать механизмы недопущения и подавления этого нового мирового зла? Очевидно, что без этого не обойтись, но достаточно ли только устрожения норм и улучшения практики их правоприменения? Вопрос открытый – поэтому к нему и перейдем.
ТЕЗИС ВТОРОЙ
Обратимся собственно к «обще»-правовой сфере, т.е. не затрагивая то, что связано с уголовными преследованиями за сами террористические акты в национальном законодательстве. Здесь важно отследить и понять, как терроризм соотносится со «смежными» по происхождению, но не совпадающими по характеру и последствиям явлениями, А также оценить принятые в наших странах нормы и практики правового регулирования этих сфер общественной активности – в разных формах разными лицами и организациями.
Во-первых, как соотносится противодействие т.н. экстремизму с ограничениями прав человека в эпоху борьбы с терроризмом. Почему и для чего эти понятия смешиваются вплоть до того, что, к примеру, в законодательстве России и по ходу его применения в целом не правовое определение экстремизма включает в себя «осуществление террористической деятельности».
Только потому, что в жизни они «переходят» один в другой (трудно поймать грань!?), или исходя из того, что проще сначала зачислить в экстремисты слова, а потом связать их публичную активность с угрозой или наличием террористических деяний – тогда спецслужбы и суды воздадут им по полной за приватизацию государственной монополии.
Причем не обязательно на насилие, а только на обоснованные и не очень сомнения в желании и возможности органов власти «работать» с причинами терроризма, держать себя в руках при противодействии ему, не уподобляясь при контртерроре тем, кого они без всяких там прав и законов «мочат в сортире».
Замечу, что вовне правительства работают или хотя бы говорят иначе, чем внутри страны. В известной Шанхайской декларации экстремизм понимается гораздо заметно уже и юридически определенно – лишь как насильственные действия или призывы к ним.
Второй сюжет этого плана – терроризм и сепаратизм, который сознательно интерпретируется или как преступление или его подготовка, или как некое фундаментальное «право на… вплоть до отделения». В обоих случаях это иногда влечет за собой применение силы – превентивное или как меры ответного характера.
С нашей точки зрения, тут есть серьезный сбой в парадигме права прав человека – в основании которого лежит, может, и не сформулированная явным образом концепция коллективных или групповых прав, включающая и право на самоопределение, отнесение вины=ответственности и даже наказания к целым сообществам.
Причем, это относится как к тем из них (этно-региональным, конфессиональным, социальным группам, народам в целом), которые допускают применение террора как средства реализации этих «обобществленных» прав, так и к тем, кого, наоборот, в этих сообществах так или иначе преследуют за «невнимание» к групповым правам или законным интересам их носителей.
В этом ракурсе, государственный террор сталинского типа по отношению к т.н. «наказанным» народам или новоевропейские практики дискриминации по принадлежности к указанным общностям (при громадном несовпадении по методам и обоснованию действий властей) не столь уж далеко ушли от терроризма, который вменяет коллективную ответственность и заведомую вину его жертв.
Ведь, «терроризм мести» за проклятое прошлое по сути своей мало отличается от превентивных бомбардировок по местам нахождения фундаменталистов, якобы ответственным за теракты сегодняшнего дня – и те, и другие идут чередой и часто оказываются нужны всем сторонам для само – и прочих оправданий.
В чем тут причина? Многие страны нашего региона, в том числе Россия – как общество и государство, продолжают оставаться страной первой половины ХХ века: в смысле приоритетов силы вообще и государственного насилия в частности – в ущерб многим демократическим процедурам и гражданским свободам.
Ведь, сегодня почти каждый масштабный теракт, кто бы за ним не стоял, сопровождается полицейскими операциями не только по поимке преступников, а включают неформальный механизм немотивированных проверок документов на основе лишь фенотипа задерживаемых, несанкционированные обыски, незаконные задержания, фальсификацию уголовных дел, жестокое и унижающее достоинство обращение.
Таким образом, до, да и без, «ренессанса» террора в начале XXI века сложилась практика оправдания интересами национальной безопасности массовых (хотя и не обязательно – грубых) нарушений прав человека, препятствования работе правозащитников и журналистов, в том числе и под предлогом, что они прямо или косвенно содействуют террористам и всем силам, нацеленным на разрушение государственности.
Есть и еще один принципиальный момент, особенно остро выявившийся в борьбе с «системным» терроризмом нового типа. Это то, что государство в целом или его конкретные представители не только осуществляют неправомерные действия, приводящие к нарушениям прав человека, но и, наоборот, проявляют бездействие, т.е. непринятие необходимых и законных мер защиты потенциальных жертв террора, особенно в отношении особо уязвимых категорий граждан – детей или «малых» групп населения, либо тех, кто напрямую пострадал от терактов.
ТЕЗИС ТРЕТИЙ
И, наконец, необходимо затронуть еще одну сторону вопроса – терроризм в зеркале международного права в части, касающейся соблюдения прав человека.
Что можно выделить как наиболее существенное в этом сфере? Первое – терроризм понимается сегодня как некая совокупность международно признанных правонарушений, мер по их предупреждению и наказанию. А само понятие терроризма складывается из перечисления объективных «деяний» (взрывы, поджоги, захват заложников и т.д.).
Полтора десятка специальных конвенций ООН посвящены как например, борьбе с бомбовым или иной формой осуществления теракта, так и субъективным причинам терроризма – его целеполаганию в виде воздействия на власти или отдельные группы населения. При этом сама реакция государства на террор против него считается актом самообороны, достойным санкций Совбеза ООН и других межгосударственных структур.
Отметим при этом, что терроризм не входит в «главные» преступления, которые автоматически подпадают под юрисдикцию международного уголовного правосудия, даже самый страшный по своим последствиям – будь он «частный» или государственный. С точки зрения международного права, он не является специфическим преступлением – в отличие от геноцида, военных преступлений или преступлений против человечности, а тем более – агрессии.
То есть, сами террористические акты отданы «на откуп» национальному, а не международному уголовному правосудию, поскольку его нормы не имеют карательной силы. И хотя в юрисдикцию Римского статута Международного уголовного Суда в Гааге входят самые тяжкие преступления, совершаемые представителями государственной власти присоединившихся к нему стран, но пытки или иные запрещенные действия типа терактов остаются пока вне поля его внимания.
Может быть, если террор все еще относится к т.н. «негосударственным» преступлениям, и, тем самым, подпадает под юрисдикцию национального права, не столь уж бессмысленна идея о том. что следует подумать о создании международного общественного трибунала по столь страшным преступлениям государственного «происхождения».
И не важно, совершаются ли они «по собственной инициативе» того или иного режима власти или в формате проводимого ею контртеррора. Важно другое – как будет работать такой негосударственный институт, каковы могут быть его полномочия и процедуры, из кого его удастся сформировать, насколько он может опираться на существующие международно признанные стандарты и нормы.
Потому, существенно то немногое, что уже сегодня закреплено в праве и способно хоть как-то помочь конкретным людям, в том числе попадающим под процесс «контртеррористического правоприменения». Теоретически, с этой точки зрения интерес представляют два механизма: ООНовский (право Международного пакта о гражданских и политических правах и нескольких основных Конвенций ООН, и основные договорные органы ООН) и европейский (право Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Европейский суд по правам человека с его судебной практикой). В этом смысле Совет Европы все же более эффективная организация.
Во-первых, члены ее в основном все же более едины и однородны, во-вторых, организация эта не чисто межправительственная – ее высший орган избирается непосредственно населением 47 европейских стран, а межправительственный консенсус там не решающее требование. Сравнительная однородность Совета Европы имеет еще одно следствие: решения его органов носят более обязывающий характер, чем ооновские конвенции и декларации.
Поэтому стратегия Совета Европы в разрешении правовых коллизий борьбы с терроризмом – не является только моральным фактором, но и состоит «на службе» верховенства права, а не политической или силовой целесообразности. Принципы этой стратегии были сформулированы в Директиве Комитета министров СЕ о соблюдении прав человека в войне против терроризма.
Базовый из них – запрет произвола. Все меры, принимаемые странами в войне против терроризма, должны быть приняты с соблюдением прав человека и принципа верховенства права и исключать любую форму произвола, дискриминации и расизма и должны надлежащим образом контролироваться.. Если принимаемые меры ограничивают права человека, они должны определяться настолько точно и узко, насколько это возможно, быть необходимыми и соразмерными преследуемой цели.
Пытки, жестокое или унижающее достоинство обращение или наказание запрещены абсолютно, при любых обстоятельствах и, в частности, во время ареста, допроса или содержания под стражей лица, подозреваемого или признанного виновным в террористических актах, независимо от характера актов, в совершении которых данное лицо подозревается или было признано виновным.
Сбор данных личного характера допускается лишь в масштабах, соразмерных цели, для достижения которой эти данные собираются и обрабатываются» и при условии, что весь процесс «контролируется независимым внешним органом» (насчет независимости внешних органов можно сказать одно – доказать ее отсутствие будет по меньшей мере нелегко, но вот доказать несоразмерность слежки поставленной официально цели при случае может быть несколько легче).
Не менее важны нормы о необходимости обоснованных подозрений для ареста, незамедлительной доставки задержанного судье, о праве оспорить в судебном порядке содержание под стражей – но это вряд ли срабатывает при рассмотрении «террористических» дел в условиях постсоветского правосудия.
Директива СЕ настаивает на необходимости соблюдать при слушании дел о терроризме все нормы касательно справедливого судебного разбирательства, независимого и беспристрастного суда, созданного на основании закона, презумпции невиновности (для нас, как выясняется, может оказаться актуальным).
Признается допустимость определенных ограничений на контакты с адвокатом, особая процедура ознакомления с материалами дела и заслушивание анонимных свидетелей. Но оговаривается, что меры эти должны быть строго соразмерны преследуемой цели и сопровождаться компенсаторными мерами, защищающими интересы обвиняемого и гарантирующими, что существо процессуальных прав не пострадает.
На фото – Валентин Гефтер.
2012.06.20
